В марте 2012 года в издательствах "ЯУЗА" - "ЭКСМО" выходит историко-мистический роман членов объединения "Северный ветер" - Иггельда и Драгославы. Действие романа охватывает период 860-880-х гг. и разворачивается в Приильменье, древнем Киеве, у стен самого Царьграда. Роман основан на малоизвестном историческом факте первого крещения днепровской руси – князя Аскольда и части его окружения – в 867 г. прибывшим в Киев посольством ромейского патриарха Фотия и базилевса Михаила III. Это событие зафиксировано в Никоновской (Патриаршей) летописи и у византийских авторов IX-X вв. Для кого-то крещение – надежда на новую духовную жизнь, для кого-то – лишь путь к личной выгоде. На столкновение языческих и христианских воззрений авторы смотрят сквозь призму непростых взаимоотношений главных героев повествования, сначала – отроков, а затем – дружинников, Розмича и Добродея.

Д.А.Гаврилов (Иггельд), А.С.Гаврилова (Драгослава)

ОТРЫВОК ИЗ РОМАНА

Последние дни Вяч ходил грустный и серьёзный. Вечерами прислушивался к шорохам за окном, а однажды собрал всё семейство и приказал шепотом:
– Завтра всем сидеть в избе, на двор даже носа не высовывать, поняли? И двери никому не отворять, что б ни случилось.
Мать заскулила, потянула руки, но Вяч отстранил. А едва послышался первый крик петуха, отец подхватил тяжёлый топор, из тех, коих никому иному касаться не разрешалось, потуже завязал пояс и ушел, бросив напоследок:
– Добродей, ты теперь за старшего. Мать и младших береги!
Добря мерил шагами избу, бросал хмурые взгляды на мамку, которая не спускала с рук Любку, на братьев – мальчишки, как ни в чём не бывало, возились в углу, изредка таскали друг друга за волосы. Дверь в избу закрыли на засов, подпёрли поленом, как велел отец. С улицы доносились приглушенные крики, топот.
Страх пронизывал Добрю с макушки до пят, но любопытство оказалось куда сильнее – вгрызалось в кости, свербило так, что сесть не мог. Мамка наблюдала за сыном с суровым лицом, губы сжала в тонкую линию. Её веки припухли, глаза стали узкими, едва различимыми. Ближе к полудню, мать задремала, а Добря на цыпочках прокрался к двери.
– Ты куда? – пропищал брат. – Отец не велел!
– Тшш… Сейчас до ветру схожу и вернусь.
– Экий ты нетерпеливый, – хмуро отозвался малец.
– Тихо ты. Лучше дверь закрой, и полено на место поставь. Я постучу, как вернусь.
Младший выпрямился, важно уткнул руки в бока, сказал, подражая старшему:
– Хорошо, так и быть.
Тяжелые тучи заволокли небо, висели угрожающе низко. Добря выбрался на улицу, огляделся – пусто. Вдалеке – удары и вскрики, порывы ветра приносят странные, незнакомые запахи.
Мальчик втянул голову в плечи, спешно двинулся вперёд. Шагал, прижимаясь к изгородям и заборам, напряженно вглядывался. Сердце зашлось истовым боем, страх сковывал ноги.
Добрался до конца улицы, свернул к княжескому подворью – ужасающие звуки прилетали именно оттуда. Мальчик сгорбился, стараясь быть ещё незаметнее, прибавил шагу. Вдалеке уже видны фигурки людей, они бегают, мечутся. Крики становятся громче, но различить слова невозможно.
Навстречу мчался всадник – в седле держится едва-едва, лицо залито алым. Добря присел, сжался, но воин проскакал мимо, даже не заметил. Сглотнув ком, подкативший к горлу, дальше двигался осторожней, чем дикий кот на охоте.
Справа громыхнуло, Добря подпрыгнул, отскочил. Из переулка вывалилась четвёрка воинов. Оголённые мечи подобны языкам пламени, лица перекошены злобой. Один из вояк заметно шатается, прижимает ладонь к груди, меж пальцев пробиваются красные ручейки.
Мужчина захрипел, изо рта пошла кровавая пена. Его подхватили, поволокли к ближайшему двору, опустили у ворот на землю.
– Оставьте меня, – услышал Добря.
Он видел, как воин выронил меч, голова откинулась.
Спутники не проронили ни слова, задержались на мгновенье и ринулись туда, где кипела схватка. Добря попятился, с ужасом смотрел на раненого, под которым медленно расползалось красное пятно. Дышит громко, с присвистом. Сейчас помрёт.
От страха у Добри похолодели руки, но он поспешил дальше. Внутри нарастало беспокойство, сердце сжалось, перестало стучать. Он уже различал очертания воев и простых мужиков, отзвук битвы становился всё громче, а взгляд судорожно выискивал отца – вдруг батя ранен? Или хуже того…

Но старшего плотника не видать. Зато там, дальше, у самых ворот, двое мужиков из его артели. Стоят, прижавшись спинами к частоколу, топоры с длинными рукоятями держат наперевес – в любой миг готовы кинуться в драку. Но их противники не спешат, примеряются. Меч только с виду страшнее топора, а на деле всё зависит от умения, ловкости и силы. А плотники – могучие, в плечах пошире воеводы будут. Добря затаил дыханье, сжал кулачки в отчаянной надежде, что «свои», то есть «наши», обязательно победят. Но начала схватки так и не увидел.
Из распахнутых ворот подворья выбежала женщина. Красивая, но бледная, как первый снег. На ней шитое золотом платье, платок из тончайшего шелка, тяжелый венец, усыпанный самоцветами. Следом появился конник. Лошадь мотала головой, раздувала ноздри, но послушно следовала за женщиной.
Конник и сам в роскошных одеждах, все пальцы в перстнях. В кудрях – серебряный венец, на губах – кривая усмешка. Он тронул поводья, лошадь скакнула наперерез беглянке. Та метнулась в сторону, споткнулась и грянулась в пыль. Несчастная ещё попыталась ползти, но огромное копыто впечаталось в спину, прибило к земле. Женщина закричала пронзительно, боль заслонила весь мир, все другие звуки. А всадник расплылся в гадостной улыбке, поднял лошадь на дыбы… Копыта с силой обрушились на тело, женщина даже не вскрикнула, забилась, а через несколько мгновений замерла, раскинув руки…
Грозный воин рубил и топтал всех, кто ринулся мстить, и хохотал так, что небо дрожало. Ему вторили остальные, даже мужичьё. Тела поверженных падали, кровь хлестала из жил, заливая землю.
– Слава князю Вадиму! – заорал кто-то.
Добря содрогнулся, пригляделся и похолодел… а ведь действительно...
Лошадь под Вадимом красиво гарцевала. Сам предводитель мятежников вскидывал меч, вскрикивал радостно:
– За землю наших отцов и дедов! Смерть варягам! Бей выродков!
У ворот показался Сигурд. Широкое лицо перепачкано кровью, левая рука бессильно болтается, но правая крепко сжимает длинный мурманский меч. За его спиной возникли ещё двое дружинников – смертельно бледные, едва на ногах держатся.
Пригнувшись, Добря пробирался дальше. В конце концов упал, но и тогда тихонечко пополз меж телами убитых и раненых. Земля была кровавой и сырой, словно мох, яростные крики воинов взметались в небо. Мальчик догадался – самое страшное не здесь, а там, за воротами. Приподнялся – княжеский двор сплошь усыпан телами. Дружинники, младшие гридни, мужичьё…
– Вадим, – прохрипел воевода. – Дерись…
Сигурд поднял меч, пошатнулся. Его успели подхватить дружинники, а когда дядька затих, один из них – молодой – крикнул:
– Я вызываю тебя на бой, трусливая тварь!
Вадим расхохотался, едва из седла не выпал. Он поднял длань, послушная этому знаку стрела тут же пронзила горло храбреца, вошла по самое оперенье. Воин пошатнулся, сделал несколько решительных шагов в сторону Вадима, рухнул лицом ниц и замер. Второй ринулся на всадника с неистовым криком, этого Вадим подпустил и с разворота обрушил на голову дружинника меч, толкнул тело ногой. Отмахнулся от ликующих криков сторонников и направил лошадь на княжеский двор.
Огромные копыта топтали тела убитых, крошили кости раненым, Вадим скалился, величественно кивал соратникам, подбадривал и хохотал.
Бой прекратился внезапно. Звон оружия и неистовые крики сменились нестерпимыми стонами.
– Добейте! – бросил Вадим. – И колья, колья несите! Будем готовить тёплую встречу Рюрику!
– Княже, – откликнулся кто-то из знатных, – а может просто порубать головы, и на частокол?
Вадим махнул рукой, развернулся и направился к терему.
Добря боялся шевельнуться. Труп, за которым прятался, смотрел на мальчишку огромными, выпученными глазами. От тела ещё веяло теплом, запах пота и крови врезался в нос и пробивал до рвоты.
Из окон княжьего терема швыряли мёртвые тела. В небе кружились вороны, но спускаться пока не решались. Запах крови становился сильнее, к нему добавлялся смрад от испражнений и липких, раздавленных в кашу кишок. В эту вонь струйкой проник и запах стоялых медов – видать на радостях откупорили несколько бочек.
На улицах по-прежнему ни души, словене заперлись в домах, тихо трясутся по углам. Зато на княжеском дворе крик и гам, кажется, вот-вот начнётся пляска. Воины шатаются от усталости, всё ещё выкидывают трупы, раненых добивают без разбора, не важно – свой или чужой.
Особо усердствовал Бес:
– Эй, Вяч! – крикнул Вадимов помощник. – Ты тут самый мастер? Порубай!
Сердце мальчишки замерло, а когда в проёме ворот появился отец, на душе стало чуточку легче. Он тоже пошатывался. Спереди, вся рубаха плотника залита кровью, на портах тоже алые пятна. В руке тот самый тяжёлый топор – им батя колит дубовые поленья. Вяч замер над трупами, что-то сказал. Бес посмотрел на плотника с угрозой, а после расхохотался:
– Слабак!
Затем вырвал из плотницких пальцев топор. Вяч отступал спиной, после и вовсе закрыл лицо руками. А Бес рубил… И Добря с ужасом понял – отцовским топором срубают головы, кисти, ступни...
Мальчишка сжался, зажмурился. По спине побежали мурашки с майского жука, плечи затрясло. Он уткнулся лбом в грудь убитого воина, из глаз покатились бессильные слёзы.
– Ну как? – заорали от частокола.
Могучий бас расхохотался в ответ:
– Ровнее ставь! И глаза им закрывать не вздумай, пускай Рюрик взглянет в последний раз!
– А с младенчиком что делать? – уточнил краснолицый.
– На ворота прибей.
– А может на кол, как купальскую куклу?
К горлу подступила тошнота, но Добря всё-таки взглянул. Воин с перебитым носом и красным от натуги лицом, насаживал обезображенные смертью головы на заострённые брёвна.
– Эй, вот одну забыли! – радостно прокричал кто-то.
Худосочный мужик схватил за ноги женщину в золотом платье, поволок. Но ему было не справиться.
– Упрямая баба!
Тогда подскочил Бес, с отцовским топором в руках:
– Отойди, я тут порубаю! – воскликнул он.
Железо вошло в тело с чавканьем, голова в тяжелом венце покатилась. Худосочный метнулся следом, пнул, метким ударом отправил к княжеским воротам. Остановился, уставился на частокол.
Голова первой из Рюриковых жён смотрела испуганными, оледеневшими глазами, рот приоткрыт в удивлённом крике. Дети тоже увидели свою смерть, эти глядят с особой болью, даже сейчас не понимают, что случилось.
Краснолицему подали голову второй, венедской жены. Он насаживал её с особым старанием, даже череп хрустнул. Кровь оставила на брёвнах частокола длинные, блестящие подтёки.
– Ещё один, – крикнул кто-то. Он тяжело пересекал двор, держа обрубок за рыжие кудри.
– А ну покажи! Не… это не Рюрикович, отрок. Выброси.
Воин пристально осмотрел добычу и швырнул за ворота, туда, где уже высилась гора трупов. Отрубленная голова покатилась, подпрыгнула на кочке и замерла. Торни смотрел на мир удивлённо, из правой глазницы медленно вытекало белое молочко.
– Так… кого-то не хватает… – злорадно заключил тот, который любовался частоколом. – Где его сын – Полат? И эта, как её? Шёлковая коса, Златовласка?
– Полат, должно быть, в крепости!
– Ха! Ну это ничего, из крепости выкурим… А мурманская курва, Едвинда?
– Так её в Алодь отправили, и брат ейный сопровождал.
– Ну ничего, ничего… С Рюриком покончим, и до самой Ладоги доберёмся…

http://proza.ru/avtor/yggeld
Свидетельство о публикации №21110270487

http://fantlab.ru/edition78920

жЮть какая!

Ах, как давно я не давил кишки наружу!
Кишки наружу как давно я не давил...

Собственно вот, уже в магазинах!

http://www.rufanbook.ru/book_4562.html

Примите с Дмитрием мои поздравления!

Спасибо! Скоро закончим вторую часть. Обязаны закончить по договору.
Так что продолжение следует

А вот ещё характерный кусочек.

* * * * *

Новоиспечённый гридень Добря чувствовал общее смятение, но сам боялся только одного… захлебнуться слюной. А слуги, будто нарочно, всё шли и шли, несли и несли подносы да кувшины. Аромат жареного мяса щекотал ноздри, запах печёных грибов сводил с ума. От каш валил густой пар, от пирогов и хлебов – лёгкий парок, пьянящий не хуже бражки.
К слову о бражке… это было единственное, что ничуть не интересовало Добродея. Но кто-то из старших тут же плеснул в кружку, поставил перед самым носом и задорно подмигнул. Гридень понюхал содержимое сосуда, разочарованно фыркнул, но отказываться не стал.
С появлением Осколода народ оживился. Дружинники, бояре и купцы одобрительно гудели, поднимали чары. А вот на ромея, которого князь одарил особой милостью – сидеть по правую руку – косились злобно. Иерей не смущался, тут же потянул ручонки к жареному поросёнку, а когда слуга наполнил его чару, засиял, как начищенный тазик.
– Други! – прогремел Осколод. – Нынче у нас гостит посланец царя Византийского, – он кивнул на ромея, – тёзка, значит, егойный Михаил. Так примем дорогого гостя, как велит обычай!
Несмотря на обращение князя, радости народ не выказал. А как только в дверях появилось ещё с десяток византийцев – и вовсе скисли. Только жрец Яроок, сидевший по левую руку от княгини, остался равнодушен.
Ромеи тоже хмурились, озирались украдкой. Место им отвели не самое почётное, но киевляне всё равно остались недовольны, шептались и косились. Добродей знал, так гостей принимать не положено, только ромеи не совсем гости, вчерашние враги. И то, что поднесли владыке Киева богатые подарки, вражды не отменяет.
Веселье скисло, как щи, оставленные на солнцепёке. Даже у самых прожорливых кусок в горло не лез. Зато иерей уплетал за обе щеки, то и дело наклонялся к Осколоду, что-то восторженно шептал. Тот отвечал сдержанно, чаще просто кивал или мотал головой.
Наконец, князь поднялся:
– А не охота ли други послушать, что нам император ромеев сказать хочет? Устами сего посланника…
Собравшиеся загудели. Сквозь общий шум пробивались обрывки фраз:
– Пущай их император себя в попу целует…
– Да на кой ляд это надо?
– Да гнать ромеев ссаным веником!..
Так и не дождавшись согласия, Осколод жестом велел Михаилу говорить.
Добря на миг представил себя на месте ромея, по спине побежал холодок. Это сколько же смелости нужно, чтобы вот так, при всём честном народе, подняться и сказать. Да тут каждый готов на части разорвать! А одно неверное слово, один неправильный звук – поколотят, как есть – поколотят, и даже заступничество князя не поможет!
– Киевляне! Мужи и… – ромей с особым почтением поклонился княгине, – жёны! Я – иерей Михаил, прибыл из самого Константинополя, по-вашему «Царьграда». Прибыл с миром. Доказательством тому скромные дары, кои привёз с собой, и эти мои слова. Доблестные воины Киева дважды посещали наши земли и, несмотря на некоторые обиды, народ Византии восхищён храбростью и доблестью, боевой смекалкой ваших дружин, благородством архонта Оскольда. Киев – сильный город. Вы – храбрый народ, овеянный славой, но не лишённый Господом присущей чадам его доброты. В этом я убедился сам, хотя толком осмотреться ещё не успел. Думаю, меня ждёт много удивительного…
Византиец поднял палец, подчёркивая значимость сказанного, а за столами послышалось прежнее недовольное гудение, свист. Кажется, ещё немного и в гостя полетят кувшины и обглоданные кости. Но даже теперь посланник Императора не дрогнул.
– Милость Господа нашего безгранична. Господу угодно, чтобы дети его жили в мире и любви. Ненависть порождает в душе человека пожар, коий выжигает саму душу, отчего и земная жизнь становится неотличимой от пребывания в преисподней. Адские мучения разрывают тело того, кто живёт в ненависти и скотстве, отвергая руку помощи и божью милость. Господь всемогущий оберегает детей своих, ибо он – Истина. Волей Господа в душах наших поселяется смирение – та благодатная вода, что смывает пагубный огонь ненависти…
Добря осторожно наклонился к Златану, спросил шепотом:
– Чё он лопочет?
Гридень Златан с великой неохотой оторвался от поедания жареного гуся, вытер рукавом блестящие от жира щёки. Губы сложил в трубочку, будто собирался ответить умно. На деле сказал:
– Да пёс его разберёт!
– Господь оберегает детей своих не только духовно, но и телесно. Волей Его страна моя не раз спасалась от врага, не раз повергала врага в бегство. Карающая рука Господа всегда настигает неправого, посему служение Господу…
Добря обвёл собрание хмурым взглядом. Слушали Михаила многие, но осмысленности в лицах не заметил. Зато ярости точно поубавилось. Даже мухи стали летать медленней, будто готовы вот-вот уснуть, или сдохнуть.
– О чём толкует? – послышалось от дальнего стола.
– Это он по-ромейски, или по-нашенски?
– А бражка-то кончилась…
– Эй, а грибочки-то удались!
Через некоторое время голос византийского гостя потонул в общем гаме. Кто-то пытался завести песню, кто-то бранился, что меды в кувшине закончились, требовал подкатить к столу бочку. Хрустнуло – здоровяк-боярин голыми руками переломил хребет запеченного поросёнка, половину взял себе, половину отдал другу. Тот довольно крякнул, взгляд загорелся жадностью.
– Так что сказал ромей? – крикнул воевода-Хорнимир. Голос прозвучал по-военному грозно.
На его вопрос поднялся жрец Яроок. Ещё не старый, но достаточно умелый в служении, чем сыскал добрую славу среди народа и особое расположение дружины.
– Перевожу. Ромей сказал, что их единственный бог сильнее всех наших.
От могучего хохота киевлян терем дрогнул. На миг показалось, будто стены готовы рассыпаться по брёвнышками, а столы и скамьи разлететься в щепки. Перепуганные слуги и псы бросились было врассыпную, но вовремя опомнились.
– Один бог? У них всего один бог? – крикнул кто-то из бояр, смахивая слёзы.
– Да, – отозвался Яроок и добавил совершенно серьёзно. – И ещё ромей предлагает нам поклониться их богу.
Эти слова развеселили народ не так сильно, зато насмешки жреца явно воодушевили Михаила. Он расплылся в самой доброй, в самой радостной улыбке.
– Славные воины, добрые мужи! Не спешите! – провозгласил иерей.
Новые слова ромея, которые он произнёс с прежней радостью, похолодили сердца многих:
– Сила ваших богов и впрямь велика, но боги, как и люди, стареют. Прошлым летом мы увидели мощь Великой Скифии, увидели ваши лодьи полные добрых, умелых воинов и… ужаснулись. Нет, мы не смогли бы победить Осколодово войско, если бы ни Господь. Мы даже оружия в руки не брали, просто молились. И Господь услышал рабов своих. Это Он, Всевышний владыка, в гневе послал бурю, противостоять которой невозможно никому. Но в том, что Господь наш и милостив к князю Осколоду сомнений нет! Ведь как иначе объяснить то, что корабль самого князя не пошёл на дно, как многие другие? Господь хочет помочь и вашему князю, и вам… Он хочет даровать этой земле удачу, о которой здесь давно забыли.
Общую тревогу перебил Живач. Этот, кажется, не слышал речи ромея, или смысла не уразумел, потому как крикнул пьяно:
– А ну, а ну! Ра-а-аскажи нам про своего бога!
Толпа одобрительно загудела. Одно дело слушать о собственном поражении и совсем другое – просто истории. О славянских богах тоже много историй рассказывают, и вряд ли ромейский Господь сможет переплюнуть славу исконных, истинных, родных.
И только Осколод казался слишком задумчивым, видать слова иерея задели. Да и как же не задеть? Он действительно чудом спасся, а такое выпадает только избранным. Но за всякую милость нужно платить, про это Осколод знал лучше многих.
«Зря Живач попросил…» – рассуждал Добря, ковыряя ложкой кашу.
Ромей говорил без умолку. И без устали. Только ведь и дураку ясно, что врёт! Но киевляне слушали с интересом, хихикали редко.
– А вот ещё такой случай был… – протянул иерей. – Князь Навуходоносор, коий в Господа не веровал, поставил близ города Вавилона большого золотого истукана. Поклониться истукану пришли многие. Волею Господа нашего очутились там и трое верующих юношей: Ананий, Азарий и Мисаил. И едва загудели трубы, весь народ пал наземь, только Ананий, Азарий и Мисаил остались, как были.
Видя это, князь Навуходоносор разгневался, велел разжечь печь и бросить верующих в её чрево. Жар был до того силён, что воины, исполнившие волю князя, сгорели. А трое юных мужей пели хвалебную песнь, прославляя Господа, и он услышал, послал ангела оградить их от пламени. Так Ананий, Азарий и Мисаил остались целы.
Сие чудо удивило князя, и он повелел верующим выйти из горящей печи. А как только узрел, что жар не опалил ни тела, ни одежду, сказал: «Благословен Бог... Который послал Ангела Своего и избавил рабов Своих, которые надеялись на Него.» И всем своим людям запретил хулить имя Господа, а ослушников велел казнить, – назидательно закончил иерей.
Добродей сидел, открыв рот, и сам не понял, как так вышло (после долго корил себя и грустил), но с языка всё-таки сорвалось словцо:
– Врёшь.
К удивлению молодого гридня, слово подхватили многие. Могильной тишины, в которой слушали последнюю басню ромея, как небывало.
Византиец отбивался от нападок и обвинений. Его соратники тоже увязли в споре, над их столом нависло несколько дружинников, каждый потрясал кулаками, кричал, брызгал слюной. Вот уже кто-то схватил кувшин – дурной признак. Кто-то взвешивал в руке большую кость.
«Всё верно, – хмуро рассудил Добродей. – Неча врать. Мы, славяне, кривды не терпим!»
И вновь голос Хорнимира перебил общий грохот.
«На то он и воевода, – вздохнул гридень. – Эх, кабы и мне луженую глотку…»
– Тихо! Тихо! Пусть Яроок скажет!
Жрец поднялся, расправил плечи. Лицо, что весь пир мало отличалось от деревянных ликов на капище, стало светлым, уголки губ так и норовили прыгнуть вверх.
– Я как думаю… Может ромей и правду сказал. А может, и нет. Ведь в мире как бывает? Правда с Кривдою рядом ходят, рука об руку.
– И чё?
– Пущай ромей на деле докажет… – протянул Яроок, и всё-таки не смог сдержать улыбки.
– Точно! – подхватил кто-то.
– Правильно! В печь его!
– Троих!!! – завопили из дальнего угла. – Троих ромеев в один прихлоп!
Добродей заметил, как побелел Михаил, вцепился в стол. А народ явно повеселел, вновь потянулся к кувшинам с брагой и хмельными медами. Князь тоже не грустил, зато княгиня озиралась опасливо, после зашептала на ухо Осколоду.
Князь вскинул руку, обратился к византийцу:
– Ну, так что? Докажешь?!
Михаил сглотнул, пробормотал:
– Господь говорит: «если что попросите во имя мое, то сделаю…» – Михаил запнулся, вскинул голову и продолжил уже громко. – А ещё Господь речёт: «верующий в меня, дела, которые творю я, и он сотворит и больше сих сотворит, когда оное должно свершиться не напоказ, а для спасения душ».
– Господь-то ладно, а сам-то что скажешь? – прогремел Хорнимир.
Иерей шумно выдохнул, глянул вверх, будто там не морёные балки, а само небо:
– Хотя и нельзя искушать Господа Бога, но если от души решили вы обратиться к Богу, просите, что хотите, и все полностью ради веры вашей совершит Бог, пусть мы жалки и ничтожны.
– Чё? – пробормотал Добродей в ухо Златана.
– Да тихо ты… – отозвался гридень и потянулся за новым куском жареного мяса.
Ромей учтиво поклонился Осколоду, голос прозвучал уверенно:
– Светлый архонт, дозволь отправить гонца на мою лодью. Чтоб Евангелие принёс. Книга такая… Священная реликвия.
– Разрешаю.
Осколод не успел договорить, а один из ромеев уже вскочил из-за стола и помчался прочь.
Теперь ели и пили молча, изредка перешептывались. На Михаила поглядывали с уважением: хоть и ромей, а смел. Даже слишком. Тот тоже не унывал, молился, сложив ладони лодочкой и возведя взгляд к потолку.
А Добродей пытался вообразить печь князя Навуходоносора, мысленно прикидывал в какой из очагов княжьего двора могут поместиться одновременно три мужчины, ну даже очень худосочных отрока, пусть и так. Ещё думал, как бы при эдаком пламени терем не подпалить.
Наверное, про это же думал и Осколод, потому как при возвращении гонца сказал веско:
– Негоже посылать в полымя гостей. Особливо тех, что с миром пришли.
Но Михаил вроде бы и не расслышал слов владыки, принял из рук гонца большую золотистую книгу, прижал к груди. Губы иерея двигались, но слов не разобрать.
– Что это? – кивнул Осколод.
– Евангелие. Слово божие.
– Вот как… – протянул князь. – В первый поход на Царьград мы такие вещицы видели…
Старшие дружинники и воевода закивали, кто-то заметил весело:
– Хорошо горят! Получше бересты!
Взгляд ромея в мгновенье стал острым, будто хотел насквозь проткнуть шутника, да не вышло.
– Помню, – кивнул Оскольд. – Вот эту вещицу в огонь и брось. Коли не сгорит, значит, правда за тобой.
Из просто бледного Михаил стал белоснежным, после чуть позеленел. Костяшки пальцев тоже побелели – так крепко сжимал книгу.
– Святотатство… – выдохнул кто-то из ромеев.
На него тут же цыкнули.
– Ну, Михаил, давай уже! Не томи! – прикрикнул князь. – Тут вот и очаг имеется!
К очагу ромей шёл медленно, беззвучно шевелил губами – молился. Казалось, самый лёгкий способ отнять у иерея эту золотистую книгу – отрубить руки. Подойдя к очагу, Михаил замер, будто заледенел. Добря даже испугался, что ромей, позабыв о милостивом решении Осколода, сам шагнёт в огонь.
– Если книга останется неопалённой, – крикнул князь, – я сам твоему богу поклонюсь, а других богов отрину!
Этот звук вывел византийца из оцепенения. Он поднял книгу над головой, закричал дурным голосом:
– Прославь имя твое, Иисус Христос, Господь наш в глазах всего этого племени!
Евангелие полетело в огонь. Тот не вспыхнул, как полагалось, но и не погас.
– Иди обратно, за стол, – пробасил Хорнимир, обращаясь к ромею. – А то ишь, встал тут… Кто тебя знает, может ты с Огнём-Батюшкой сейчас договариваешься, а не с Господом своим. Тьфу, зараза!
Чужеземный гость подпрыгнул, злобно зыркнул на воеводу и пошёл прочь, куда велели.

* * *
В общем доме непривычно тихо, споры отгремели ещё накануне. Как удалось избежать драки, не понимал никто. Добродей хотел было заикнуться, что всё дело, видать, в Господней милости, которая тушит пожар ненависти в душе, но не стал. А то кто же её знает, милость эту… Вдруг ромейский бог прям в этот миг отвернётся, а Добродея и… того. А привлечь внимание бога можно только молитвой, это иерей Михаил доказал, ни у кого сомнений не осталось. Только вот Добря заветных слов пока не знает.
– Наши боги тоже чудеса творят, – пробормотал Хорнимир, глядя, как снаряжаются дружинники.
– Священную книгу Огонь-бог не тронул, значит ромейский Господь сильнее, – откликнулся вой с ополовиненным ухом.
Воевода заскрежетал зубами – этот довод слышал уже раз сто. А вой продолжил сердито:
– Князь новую веру принимает. И княгиня. И мы. Тебя, Хорнимир, никто не заставляет.
– Тоже мне… христьяне! – воевода не говорил, плевался словами. – А то, что мы – внуки Дажьбожьи! Боги – наши родичи! Забыли? Так что же, от родни отречься готовы? И ты, гридень, туда же?
Добродей кожей ощутил недобрый взгляд воеводы и других, кто не решился пройти великий обряд крещения вслед за князем.
– Я сирота, – бросил он.
– Живот подбери, сирота, – пробурчал Хорнимир, и, обращаясь уже ко всем, продолжил. – Мне всё равно, у кого ладанка на шее, у кого крест, кто к намалёванному лику прикладывается, а кто чуру требы кладёт, кто ромейскому жрецу в рясу плачется, а кто Ярооку жалуется! Должен быть порядок. Служба есть служба. Смотрите у меня все! – и погрозил пальцем.
Молчанье стало по-настоящему зловещим, но вопреки ему, Добря ощутил такое спокойствие и счастье, будто уже перенёсся в тот загадочный христианский Ирий, о котором рассказывал Михаил.

Здорово!



Удачи, отличного текста и в срок уложиться!

Благодарим сердечно! На фоне дружной фигуры умолчания это соло греет душу.

И ещё один. Последний из допустимых

… Не первую седьмицу Старград, стольный град вагров, первенствующих среди прочих венедских да ободритских народов, обсуждал весёлый княжий пир.
И не то, чтобы столы пуще прежнего ломились от яств. И не то, чтобы лихие ловчие загнали жирнее вепря и настреляли больше дичи. Да и медов было пролито и выпито, как и в былые годы. А случилось на том пиру нечто, изменившее судьбы многих…
Посредине залы горели костры, над ними в котлах бурила и пенилась хмельная влага. Полные кубки и рога передавались через всю палату, и князь Рюрик – сын короля Табемысла, освящал все напитки и яства, а стольничьи относили обратно. Первым был рог в честь бога богов Свентовита — его осушали также за победу славянского оружия.Потом возносили хвалу Сварожичу — пили за урожайный год и мир. Поминали и Чёрнобога, чтобы пропавшим в его чертогах не пришлось бы долго мучиться перед новым рождением.
По обыкновению подняв кубок, вознеся хвалу рогатому богу Леса, покровителю охоты, не поскупившемуся и в этот раз, Рюрик вздумал наградить охотника, чьей меткости собрание было обязано сытной трапезой.
– Это Тот, кто в плаще! – назвали стрелка осведомлённые бояре.
– Странное имя, – удивился князь, оглядывая незнакомца, поклонившегося ему из глубины длинной пиршественной залы. – Так что же ты, лучник, сел столь далёко? Доселе не видал я тебя, давно ли служишь нам? Приблизься, и займи сегодня место по сердцу, – предложил он.
– Великий Херрауд, да не примут эти слова за обидные верные твои братья и советники. Я, будь на то воля твоя, прикрыл бы тебе спину, – отвечал незнакомец, выходя на середину залы пред очи Рюрика. – Ты не мог видеть меня прежде, потому как я не служу никому, кроме владетеля Перекрёстков. Но мне и моим людям было дозволено перезимовать в Альдинборге, и эта добыча лишь малая плата за гостеприимство твоего народа.
Был он строен и высок, длинный потрёпанный синий плащ укрывал его с головы до ног, а тёмный капюшон скрывал черты лица.
– Херрауд? Да, под этим именем меня знают за морем. Видать, ты прибыл к нам издалека? Отведай же старого мёда, добрый стрелок! Кто бы ты ни был, мы рады чествовать героя, коли у него зоркий глаз и твёрдая рука.
По едва заметному знаку Рюрика расторопный отрок поднёс незнакомцу полный пенной браги рог. Тот принял обеими руками, слегка поклонился князю, его родичам и жёнам, затем собранию. После незнакомец слегка плеснул хмельного на землю:
– Слава предкам! – провозгласил он, и следом опрокинул в себя всё содержимое, словно малую чарку.
– Добро! Я гляжу, ты чтишь старые обычаи? – рассмеялся Рюрик, но посерьёзнел и добавил. – Чтобы спину мне беречь, искусно стрелять – это мало будет. Надобно голову трезвую на плечах держать.
– Если у тебя, конунг, есть на этот счёт сомнения, ты можешь испытать меня, – просто ответил незнакомец.
Как после рассказывали знающие люди, с чьих слов и сложены древние саги, хозяин решил подпоить своего гостя и дознаться, кто тот на самом деле. Перекинувшись взглядами с братьями, сидевшими за тем же столом, Рюрик дал ход состязанию.
– Готов биться об заклад, – сказал он, снимая золотой перстень, – что тебе не выиграть этот спор у Сигурда и Сьёльва.
– Ставлю большой чёрный лук и стрелы. Им не одолеть меня, – откликнулся незнакомец. – Если ты не возражаешь, пусть в этот раз мёд черпает моя старшая сестра. В обычае нашего племени, когда женщина сама подносит хмельную брагу героям. Так лучше пьётся!
– Я не против! – улыбнулся Рюрик. – Вели позвать за ней.
– Гудмунд! – крикнул княжий гость через зал, обращаясь к кому-то из провожатых…
Через некоторое время она уже стояла у трона Старградского князя. Едва лишь девушка вошла, стих и многоязыкий хор полупьяных мужчин, смолкли скороговорки венедских жён. Воцарилось молчание, ибо никогда прежде не видел этот суровый и загрубевший в бесконечных войнах народ такой красы.
Ростом она была на голову ниже брата, но это бросилось в глаза, едва стали рядом. Пиршественную залу пересекла с грациозностью рыси. Белокурые волосы венчал тонкий золочёный обод. Девушка поклонилась князю в пояс. Он ошалело кивнул.
– Если великие боги и впрямь вырезали первую женщину из ивы, так это она… – подумал Рюрик. – Неповторимая, единственная, равная небожителям!
Словно бы исчезли звуки, запахи, люди, стены... Не было никого, кроме неё, перворождённой. Таких дев воспевают седые скальды, повествуя о давно прошедших и безвозвратных временах…
Князь уже не видел, как в гневе встали и вышли вон обе его жены. Не помнил, как по очереди к коварному незнакомцу подходили выпивохи и бахвалы Сьёльв и Сигурд, поминая нараспев о свершённых ими подвигах. Не замечал он и того, как, отвечая на похвальбу княжьих бояр, гость в свой черёд осушает рог за рогом, ведя речь о деяниях не менее чудесных и удивительных. Как под смех и гогот пирующих Сигурда, рухнувшего на руки подбежавших отроков, поволокли наружу. Впрочем, и Сьёльв последовал бы за напарником, но своевременно проглоченная козлятина давала ему силы продолжать состязание. И была очередь княжьего гостя снова поднимать рог.
– Как-то после кровопролитного боя только я и остался в живых на дракаре. Враги сковали мне ноги и, сняв тетиву с лука, связали руки за спиной. Бдительная стража денно и нощно стерегла меня. Я заговорил со своими сторожами, обещая развлечь. И я пел для них, и погрузил самых неусыпных на корабле в дрёму. После мне удалось перетереть тетиву и без труда избавиться от оков. Я разыскал свои стрелы и лук и отомстил той ночью за гибель всех моих товарищей. Вознесу же рог сей за нашу Удачу! Пусть будет доброй ко всем нам!
Незнакомец пил вино, не притрагиваясь к съестному. И хотя Сьёльв ещё держался на ногах, лыка он не вязал. Отчаявшись соединить очередную пару слов, махнул рукой, похлопал победителя по плечу и, пошатываясь, двинулся к ближайшему пустующему месту, чтобы рухнуть «мордой лица» в миску пошире. Но хмель одолел на полпути, услужливые отроки подхватили и его…
– Тебя зовут Орвар Одд! – прозвенел вдруг чистый и звонкий девичий голосок, но сидящие за весёлым пиром не обратили на него внимания.
Услышали разве лишь сам гость, да князь:
– Златовласка! – нахмурился Рюрик.
– А что я такого сказала, отец! – возмутилась девочка, выступая из-за длинного занавеса, скрывавшего угол пиршественной залы. – Ведь, я угадала? Да? Он же сам про то спел? И мне воспитатель рассказывал…
Рюрик с укоризной посмотрел на дочь, и отметил про себя ненароком:
«Девять лет, а как вытянулась. Братишке трудно будет угнаться за сестрой…»
– Негоже подглядывать за взрослыми играми, дитя моё, – мягко добавил князь. – У тебя ещё будет время расспросить славного воина, а сейчас – ступай к себе. Ступай!
Гордо вскинув голову, так что золотистые локоны от этого движения соскользнули с плеч на грудь, девочка удалилась. Напоследок, впрочем, она успела одарить гостя взглядом, не лишённым игривости, мол, это я узнала тебя, Орвар Одд, и никуда тебе от меня отныне не спрятаться.
– Значит, Одд Стрелок!? – сказал князь так громко, чтобы его услышали все.
– Истинно так, великий конунг, – вновь обратила на себя внимание сестра гостя. – Твоя Силкисив[1] прозорлива не по годам. И мы с братом рады сегодня испытать славянское гостеприимство. Должно быть, ты простишь нам невинную шутку, что не назвали себя сразу.
– Одд Стрелок! Тот самый!? Ну, как же, – зашептались ряды гостей. – Кто ж на Севере не знает его!
Вот ведь, довелось очутиться на пиру славному гостю, чьи похождения не первый год будоражили умы всех красавиц северных земель. Даже сам владыка Старграда, и тот не ведал, не знал, кого усадили в памятный с тех пор вечер возле дверей.
В далёких таинственных странах финнов и бьярмов свершил он первые подвиги и сказочно разбогател, похитив у тамошних народов несметные сокровища. Но тяга к драгоценностям не завладела разумом молодого и удачливого викинга. Когда разгневанные боги бьярмов раскачали воды так, что корабли Одда едва не пошли на дно, он приказал посвятить все богатства морю. И это было сделано. В тот же миг шторм утих и вождь спас свою дружину. Об Одде сказывали, что в том путешествии метким выстрелом он сразил не только чудовищного белого медведя, но и нескольких великанш, и поверить в это было легко, ибо каждый убедился в меткости Одда Стрелка. Ещё говорили, что от земли фризов до самой Алоди, где правил король Гостомысл, не было благородней викинга – он не ел сырого мяса и не пил вражьей крови, не обирал береговых жителей и купцов более, чем это необходимо в походе, никогда не обижал и не позволял грабить женщин.
– Хвала Браги! Это было презабавно, но в другой раз я, пожалуй, остерегусь состязаться с вендами.
Меньше от пива
пользы бывает,
чем думают многие;
чем больше ты пьешь,
тем меньше покорен
твой разум тебе[2].
И сам Аса-Тор не выпил бы столько, как мы на троих, – пошутил названный Оддом, сбрасывая синюю хламиду на руки подбежавшему слуге.
– Доброй удачи, герой! – приветствовал его Рюрик. – Сядь рядом со мною. Молва о твоих похождениях бежит впереди быстрее лютого зверя. Пожалуй, никому иному из мурманских ярлов я бы не доверил собственной спины.
– А что бы ты, славный конунг, доверил моей сестре Едвинде? – спросил Одд, не сводя с Рюрика немигающих зелёных глаз.
Но князь вряд ли нуждался в откровенном намёке. Он сошёл с престола, ладный, могучий, всевластный, и, внезапно, дрогнув, принял нежную ладонь враз покрасневшей мурманки в свою десницу…
… Недели летели одна за другой. Слухи сменялись слухами. Знали только, что с той поры сын короля приблизил северян к себе. Но никто не слышал разговора промеж них, ибо и Рюрик и Одд ведали цену словам.
– Говорят, что тебе всегда бывает попутный ветер, и он дует даже в том случае, когда при полном штиле ты поднимаешь парус, – молвил как-то Рюрик.
– Это легко проверить, если нам по пути, – ответил Одд и добавил, – впрочем, тот же ветер полнил паруса моего отца, и деда.
– Я был бы рад видеть тебя среди своих друзей. Нам предстоит за морем славное дело, но будет пролито много крови. И каждый меч, каждая секира теперь на счету.
– Я обхожусь стрелами, – уточнил Одд. – А если случается сойтись в ближнем бою, лучший мне помощник – дорожный посох.
Рюрик кивнул:
– Стрелы тоже сгодятся! Слышал, твои люди не боятся испытывать судьбу. Найдёшь ли для них слова Силы?
– Найду, мне это не впервой. Только сам знаешь, есть особый ряд, который лучше скрепить кровью, – напомнил Одд. – Я заметил на пиру, тебе глянулась моя сестра. Что ты на это скажешь?
– У меня уже есть две жены, – смутился Рюрик. – Согласится ли Едвинда стать третьей? А если я ей не люб?
– Сомнения излишни, – успокоил Одд. – Она тоже положила на тебя глаз. Насколько я знаю, Едвинда куда моложе нынешних твоих женщин, и ей суждено со временем стать первой.
– Если бы она согласилась, я стал бы счастливейшим из смертных. Ведь первую жену из ляхов взял я по глупости и младости, вторую – по обычаю и долгу, как у нас заведено… Но у меня не было женщины по любви. Если ты поведёшь свою дружину со мной за море, клянусь, на том берегу я стану мужем Едвинде.
– Да будет так. Но куда лежит наш путь?
– Cтранно, что ты спросил о том в последнюю очередь. Неужели, судьба сестры для тебя важнее собственной?
– Меня ещё зовут Одд Странник, Одд Путник, если ты знаешь. И самим именем Всеотца[3] суждено мне скитаться, с каждым разом всё дальше и дальше уходить от родного берега. За морем на закат светила я уже побывал, но ты ведь идёшь на всход солнца? Не так ли?
– Да, мой дед, король Гостомысл, окончил дни на той земле и завещал сменить его, ибо не оставил после себя сыновей. Все они погибли, омрачив ему старость. Прежде дед правил в Велиграде, где ныне мой отец Табемысл, но после – ушёл за море в Алодь, как должно по кровным законам и чтобы принять под руку земли своего тестя.
– Теперь я знаю, о какой стране речь, – догадался Одд. – Наш путь лежит в Страну Кюльфингов.
– Я не знаю, почему вы, северяне, так её зовёте. Там родная земля моих далёких пращуров. Я возвращаюсь туда вслед за дедом, чтобы пролить на их курганы жертвенной руды.
– Лучше будет пролить чужую, чем свою, – задумчиво молвил Одд и добавил. – Но и это почётнее, чем сгинуть от старости или болезни… Мы зовём тот берег Кюльфингаландом, ибо издревле живут там своим особым законом – воины и торговые люди, подчиняются лишь звону вечевого колокола, а по-нашему, кюльфы.
– Этот колокол звенел, должно быть, громко, и когда призывали на свеев деда. Я был ещё подростком тогда и смутно помню, как он уходил, а с ним дядья. Те дядья помладше меня были…
– Мой отец – хёвдинг с острова Храфнисте, а мать родом из Ослофьорда, сам я учился и вырос в Берурьёде. Мне хорошо известны торговцы Алоди. С самого дальнего Востока привозили они к нам и воздушные ткани, и сулеймановы мечи, и серебряные дирхемы.
– … Но скажи мне, Одд, зачем ты взял имя Странник? Зачем сторонишься родины? Неужели, ты чем-то прогневил отца или мать?
– О, нет! Я чту родичей, и сопровождает меня мой брат Гудмунд, как и сестра Едвинда. С тех пор, как вернулся из Ирландии, не расстаюсь с ними. Но место, где я провёл детство, таит опасность. Надеюсь, Рюрик, после всего того, что ты обо мне слышал даже из чужих уст, нельзя сказать, что я трус. Но человек по жизни предусмотрительный. Выслушай же мою историю, а потом суди!
Предложил Одд и начал рассказ:
«Видишь ли, случилось так, что у нас в усадьбе остановилась на ночлег некая вёльва. Прознав о том, сбежался не один хутор. Вся округа. И подходили к ней, и каждому она предсказывала, что случится с ним в жизни. И многие были рады пророчествам.
– Кажется, все уже узнали, что должно, – сказала вёльва наконец.
– Да, кажется, это так, – ответили ей.
– А кто лежит там, в соседней комнате, под шкурами? – удивилась тогда вёльва. – Сдается мне, это бессильный старик.
Но это был, конечно, не старик. А я. Пророчица так бубнила, что прогнала сон. Словом, когда она прозвала меня стариком, я сел на постели и сказал:
– Ты ошиблась, женщина. И я не верю ни одному твоему слову. Если не в силах сказать, старый или молодой спит за стеной, то способна ли ты предсказать судьбу на много лет вперёд? Так что лучше помолчи и сама не испытывай терпение Фригг!»
– Фригг? Это кто? – не понял Рюрик.
– Она супруга Всеотца, коего мы на своём языке именуем Одином. Ей одной и ведом удел каждого.
– Продолжай, прошу тебя! Что же было дальше?
«Услышав мои слова, вёльва, казалось, оцепенела. Сидела и мычала под нос. Я хотел было растолкать женщину, как вдруг она очнулась:
– И всё же я сообщу о твоей судьбе, Одд, – сказала мне вёльва. – Ты проживешь дольше других людей и объездишь много стран и морей. На всех берегах, куда ни пристанешь, слава о тебе будет идти впереди. Но всё-таки умрёшь ты здесь – в Берурьёде. В конюшне стоит старый конь по имени Факси, от сего любимца тебя и настигнет смерть.
Тут я не сдержался и за такое пророчество залепил ей пощёчину, и столь звонкую, что дядьке пришлось выплатить виру. С тем колдунья и убралась. О пророчестве прознали все местные, и дня не проходило, чтобы не зашёл какой-нибудь бонд, и не стал бы расспрашивать – а жив ли ещё тот Одд, коему нагадали помереть от коня.
И чтобы положить сему конец, мы с побратимом отвели сивого Факси на берег за холмы. Там я нанёс коню смертельный удар и, вырыв яму в два его роста, спустил туда труп. А сверху завалил всё камнями.
Родичи решили, что предсказание вёльвы о том, как этот конь причинит мне смерть, уже не сбудется. Но я подозреваю в словах колдуньи некий скрытый смысл, который мне, хотя я с пелёнок учился у самого Ингьяльда Мудрого, пока не удаётся разгадать. И до тех пор я стараюсь держаться подальше от родного мне берега. А потому, Рюрик, охотно поплыву с тобой за море.
– Тогда, чтобы дело удалось, нам следует принести жертвы богам! – предложил Рюрик.
– Не у вас ли, вагров да ругов[4], в ходу пословица, что на богов можно надеяться, но самим бы не оплошать. Жертвы, наверное, достойное и важное дело, но не бывает плохой погоды, если ты хорошо снаряжён. Будем же верить больше в свои силы, чем полагаться на помощь бессмертных, – предложил Одд. – У них и без нас дел полно.
– Но судить всё одно им! – заключил князь.

[1] Дословно «Шёлковые волосы» – др. сканд. Сив – жена бога Тора, обладала как раз золотыми волосами, подаренными её альвами.

[2] Одд декламирует строфу 12 из эддической песни «Речи Высокого».

[3] Всеотец – бог Один, «Одд» – одно из его многочисленных прозвищ.

[4] Руги, они же руяне, прибалтийская русь, владевшая о. Рюген и примыкающим к нему побережьем.

Натуралистично весьма... Детям до шестнадцати... ))

Внимание на знаки препинания и предлоги!
- убрать начальное тире и взять всё предложение в кавычки: это не прямая речь в диалоге, а внутренняя.

"мордой лица", "положила глаз" - лично меня напрочь вынесли из ТАМ в ЗДЕСЬ И СЕГОДНЯ.

Пройдите всё сами, и превнимательнейшим образом, поскольку нынешнее массовое качество редактирования и корректорской правки... м-м-м... ((

Ни пуха, ни пера!

Спасибо! Я выкладывал все тексты по файлу до того, как был сделан план-макет и прошёлся корректор.

Хотя корректор меня вгоняет в ступор ( при всех респектах обоим издательствам в остальном )

Отдельно подчёркиваю, что аннотацию - ту, что на обложке - мы не писали и увидели впервые, когда приобрёли книгу в магазине.

Зря ступоришься: у них же там конвейер. А я - животное штучное ))

Авторы пока не в той весовой категории, что требовать к себе такого же внимания, как более именитые.

Ну, это, как говориться, дело наживное... Мои пожелания - достичь вам и существенно более высоких категорий!

Потому сегодня нами сдан в издательство второй роман - "Нас рассудят боги - 2" 11.5 авторских листов.

Действие книги отнесено к весне-осени 879 года. Большинство событий происходит после смерти князя Рюрика. Главный герой повествования – дружинник Розмич. Сын пахаря, ему предстояло пойти по стопам отца, но Судьба распорядилась иначе. Будучи ещё мальчишкой, угодил Роська под копыта коня, которым правил мурманин Орвар Одд, шурин Рюрика, известный нам как Вещий Олег. Тот посчитал это знаком богов и забрал мальчика с собой. Повзрослев, Розмич стал одним из наперсников князя.

Но по всему видать, гнали вскач со вторым текстом напрасно. Роман "Нас рассудят боги-2" выйдет, вероятно, к осенней ярмарке на ВДНХ или около того. И название у него будет тоже иное.

Нормально. В такой стране живём...

На летние месяцы жизнь в крупных издательствах замирает, как природа зимой. Но там тоже люди, и им тоже хочется в отпуска, в лес и т.д.

Ой-й-й, как хочется!